На главную   6 глава   — Ты слышала мою беседу с Олигархом? — Слышала. — Страх перед ним прошел? — Нет. — Да почему нет, Тоня? Он же к твоему избиению абсолютно не причастен. — Возлюбленная мною Саранча, ох, как мне не хотелось это тебе говорить, а чувствую, придется. Не надо на мне ничего расстегивать, а сядь и послушай меня внимательно. Олигарх был мой первый парень. Я тогда еще в девятом классе училась, а ему уже двадцать пять было. Он был уже взрослый здоровый парень, и тогда уже был бандитом. Главным у них тогда Лысый был. Он и старше их, и отсидел уже. Он же и группу рэкетиров собирал. Помошником Лысого был у них Плетень. Олигарх и Капитан, среди прочих, в молодых ходили. С Плетнем я у Олигарха на дне рождения познакомилась. Плетень Олигарху приказал в тот день ко мне не приближаться. Тот со мной встречаться сразу прекратил. Я в шоке была, он у меня первым был, я влюблена в него была. Плетень за мной приударять стал. Парень он был не плохой, но очень вспыльчивый, я тогда, дуреха, этому значения не придавала. Выскочила за него я очень быстро. Капитан потом с ними общаться вроде перестал. Потом я узнала, что это Олигарх его уговорил в милицию работать пойти. Они с ним всегда друзьями оставались. А обиду на то, что Плетень меня у него забрал, Олигарх не забыл. Когда я в роддом ушла, Людочку рожать, Олигарх сумел убедить моего мужа в том, что я раньше проституткой работала, и после свадьбы от него гуляла. Поставил под сомнение тот факт, что Люда его дочь. Ты надо мной смеешься за то, что у меня правый сосок немного отличается от левого. — Я не смеюсь. — Я понимаю. Ты это заметил, и Олигарх когда-то заметил. Он же моим парнем был. Вот он об этом и моему мужу, Плетню, в качества доказательства это и привел. Я с роддома пришла, а меня мой муж сразу по лицу ударил. Я упала, ударилась головой и сознание потеряла. А мой муж еще и ногой меня ударил, два ребра сломал. Как я сейчас понимаю, Капитан сделал все, чтобы Плетню максимум дали. Тогда же их всех посадили. И Лысого тоже. Лишь один Олигарх в стороне остался. Он потом над малолетками верховодить стал. Главарь рэкетиров. Всех остальных, с кем Олигарх начинал, при помощи Капитана тогда посадили. Расследование было громкое, с него стремительная карьера и началась. Потом все это затихло, Олигарх ко мне интерес потерял. Когда Лысый из тюрьмы пришел, Олигарх его к себе взял. Это тешило самолюбие Олигарха. Когда-то Олигарх шестеркой у Лысого бегал, а сейчас все наоборот. Лысый Олигарха насквозь видит, да молчит. Что он сделать может? Когда мы с тобой стали вместе жить, секретом для Олигарха это конечно не было. И Олигарх, как всегда он делал, решил тебя посадить. Не понимал он тогда, насколько ты крут. К Свастике тогда обратились два придурка, которые захотели вступить в его бригаду. Свастика доложил Олигарху, и тот задумал комбинацию. Меня этим придуркам приказали меня избить и ограбить. Это было условием вступления в бригаду. Олигарх решил сделать так, чтобы ты решил, что меня избили по приказу Хомяка. Ты должен был убить Хомяка, а тебя бы Капитан посадил. Но ты хитрее оказался, свое расследование начал. Тогда тех, кто меня били, и посадили. Так, случайная шпана меня случайно избила. — Тебе это Хомяк рассказал? — Нет, Лысый, по поручению Хомяка. — Почему, по твоему мнению, он это сделал? — Потому, что если Олигарх сделал одну попутку убрать Хомяка, то он эту попытку повторит еще раз. Я тебя хочу предупредить Миша, не только Капитан, вся сковская милиция Олигархом куплена. Рано или поздно на тебя состряпают дело и обязательно посадят. — Нельзя скупить всю милицию. — Ты наивнее, чем я думала. — Повторяю тебе, нельзя скупить всю милицию. Кого-то купил Олигарх, кого-то купил я, кого-то еще кто-то, кого-то никто не купил. Но даже купленный работник правоохранительных органов не всемогущ. Что-то он может сделать, что-то нет. — Надуманные глупости! Олигарх держит в руках весь город, и вся милиция им куплена, весь Сков это знает. Это так же очевидно, как и то, что скоро я тебе буду носить в тюрьму передачи. Ну зачем ты такую домину построил? Да еще на холме на берегу озера, да еще на крыше маяк установил, чтобы всем в глаза светило. Чего ты выпендриваешься? Чтобы такую дуру как я поразить? Так я тебе не отказала и в однокомнатной квартире. Ты же вообще узбек, чурка нерусская. Тебя скромность должна украшать, а ты народ раздражаешь. Когда тебя посадят, весь Сков, кроме меня, будет радоваться. И какого милиционера ты купил, горе луковое. Кого-нибудь рядового в отставке за три арбуза? Сильно он тебе поможет! Здравствуйте, гражданин пожилой следователь. Милиции он поверил, Дон Кихот Ташкент… Ой! — Антонина Федоровна, если вы меня смутились, то совершенно напрасно. Если Саранча вас не останавливает, то я то и подавно вам мешать не буду. — Вы меня не так поняли, я это не имела в виду вовсе. Я в милицию верю, она законность поддерживает, — Антонина бросила беспомощный взгляд на непроницаемую физиономию Саранчи и, набрав воздух, продолжила, — Да я вас никого не боюсь. На каком статусе в твоем доме живет та молоденькая красотка? — Какая? — поинтересовался пожилой следователь. — Ходит по дому одна девица. Смазливая такая, ничего не скажу, но страшно нахальная. Во все дырки лезет. Я так понимая, это бывшая пассия господина Саранчи. А я еще лучше, ты, по старинному мусульманскому обычаю, нас обеих крепко любить будешь? А что, я старшая жена, она любимая. Пускай, лишь бы субординацию соблюдала. — Саранча, остановите ее. Она сейчас заплачет или в драку полезет. — Полезу, полезу. Но меня можно головой об стенку стукнуть и ногой по ребрам. Разом больше, разом меньше, какая разница! — Тоня, как тебе не стыдно. Перестань кричать, у нас гости. — Гости у нас, как же, осмотреть гарем пришли. Жен по росту будешь ставить, или по старшинству? Ты тоже милиционеров купил, как Олигарх? — голос Антонины дрожал, и на глазах блестели слезы, — к тебе пожилой следователь пришел, ну так купи его, купи! Я хочу посмотреть, как у тебя это получится! — Антонина Федоровна, да он уже попробовал. И у него получилось. — Как получилось? Он вас купил, что ли? — спросила она, всхлипывая, — и сколько он вам заплатил? — Мне трудно ответить вам на этот вопрос. Один из подарков, который Саранча сделал мне, это девушка, которая как вы считаете, является его любимой женой. В какую сумму вы ее оцениваете? — А она его женой не была? — До меня у нее, насколько я в этом понимаю, никаких мужей не было. — Правда? — слезы с глаз Антонины мгновенно исчезли, — Вам повезло. Она девушка очень красивая, я даже позавидовала. Фигурка у нее такая… А что значит «подарил»? — Саранча сказал ей что-то по-узбекски, после чего она начала со мной сожительствовать. — А мой, по вашему мнению, с ней… — Антонина, перестань, я прошу тебя. — Замолчи, я тебя главней! — Сама замолчи, беспредельщица, совсем меня под каблук засунула. — А что значит «Миша вас купил»? Вы же… — А ты думаешь, что старше Капитана никто не продается? — И вы скажите, если его захотят посадить? — Антонина, да Бог с тобой, я начальник его охраны, да кто же его посадит? А теперь ушки зажми пожалуйста. Мне твоему повелителю сказать что-то надо. — Подождите, сначала я вам что-то скажу, — перебил его Саранча, после чего рассказал пожилому следователю то, что поведала ему Тоня относительно подоплеки ее избиения. — Это хорошо, — констатировал пожилой следователь. — Что хорошо, — переспросила Антонина, — что меня избили? — Ты официальная подруга Саранчи. Тебя ударить, все равно, что в среде аристократов перчатку в лицо бросить. Свастика ответ держать должен. А хорошо то, что Олигарх эмоциям поддался, засуетился, глупости стал делать. — Будем делать Свастике «Гитлер капут», — не стал спорить Саранча. — Ты Олигарху историю о девушке, уехавшей с героином обратно в Москву, слил? — С бульканьем. Заглотнул крючок до прямой кишки. — Вот и славненько. Теперь он забегает, людей своих покажет. А тебе, друг мой Саранча, сейчас боевики нужны. Это я тебе начальник службы безопасности говорю. — Да у меня же есть! — Ахмед со товарищи не бойцы. Они могут точечную акцию осуществить, укусить ювелирно. А тебе нужны такие, которые будут целые районы города в своих руках держать. Или вокзал к примеру. — Да я рэкетировать никого не собираюсь. — В огне брода нет. Или ты хозяин в городе, или нет. Если ты не стираешь все, что связано с Олигархом, или, рано или поздно, тебя убьют. Не хочешь заниматься рэкетом, а куда ты денешься? Все равно должен делать вид, что занимаешься. Ты или живешь в этом городе, или не живешь. Саранча здесь своим должен стать. Люди должны поверить, что ты здесь надолго. И к Антонине должна относиться соответственно, она твоя официальная подруга на сегодняшний день. — Скажи ясно. Что ты хочешь? — Денег. Нужно найти людей и заплатить им. — За что? — За то, что они бригаду Свастики так замордуют, что те тюрьму ощутят как подарок судьбы. — Я подумаю. — Подумай. До утра. А сейчас мою куклу нерусскую зови. Делу время, а потехе… Да что мне тебе рассказывать. Я правильно говорю, Антонина Федоровна? — Вы такой пост занимаете, а такой хам и мент продажный. — Тоня, Тоня, хорошая ты баба, не зря тебя настоящие мужики любят. Не продажный мент или в земле лежит, или в тюрьме сидит. А вот кто может сделать так, чтобы и себя сохранить, и в тюрьму тех посадить тех, кто женщин в подъезде по голове бьет, тот ментяра настоящий. Это война. А на войне хамить приходится. Я пожилой следователь, наделен и правами и ресурсами, а Свастику с его бригадой третьи год посадить не могу. А находящий у тебя под каблуком Миша, если будет меня слушаться, всю бригаду эту в неделю посадит. Кого не порежет, конечно. Но и это я допустить резни не должен, так представляю закон и порядок в этом городе. — И, защищая закон и порядок, сейчас ляжете в постель с не совершеннолетней девушкой, которую принудили с вами сожительствовать. — Тут ты права. На что только не пойдешь, чтобы с честью выполнить свой профессиональный долг. — Тоня, перестань. Она совершеннолетняя. — Но ведь ты ее принудил! Девчонка несчастная. Она могла тебе сказать «нет»? Не могла. — Но я ее не принуждал, как ты это себе представляешь. Я за нее заплатил ее родителям. Она собою обеспечила сытое существование своим многочисленным братьям и сестрам. В ее понимании, я имею право приказывать ей. Выполнение моих приказаний ее не унижает. — Но это дикость! — Но она так воспитана. У нее свои ценности и других она не хочет. Пожилой следователь заставил ее ходить при людях с непокрытой головой. Она не возражала, но когда он ушел, с ней случилась истерика. Для нее обнажить голову, это все равно, что для тебя обнажить грудь. Представь себе, что я бы тебя заставил тебя гулять по Скову голой по пояс. Не нравиться? И ей не нравиться, когда ты в ее мораль лезешь. Оставь ее в покое. Для нее морально лечь в постель с пожилым следователем. И все. Никто никого не насиловал. — Чушь это. Не верю. Я ее русскому языку выучу и все сама расспрошу. — Но не сегодня. Сегодня все спать пойдут. — А ты со Свастикой разберешься? — Я согласен на ваше предложение, пожилой следователь. Детали обговорим завтра. — Завтра так завтра. Ты правильный совет Саранче дала, Антонина. — Да я совсем не имела это в виду! — Пожилому следователю гип, гип, ура! Я так тут скучаю. Мой сатрап Пилюлькин, в ответ на мою беззаветную любовь, наградил меня телевизором, за что ему нижайший поклон. Но, все равно, я здесь одна сижу. Ну, Люся забежит пощебетать о наболевшем, девичьем. Ну, сам Пилюлькин, в поисках сексуальной феерии, обратит на меня свое пристальное внимание. А так сижу в подвале, несчастное дитя подземелья, скука страшная. — А, по моему мнению, Елена Юрьевна, суровые условия содержания в подвале вам очень пошли на пользу. Вы прекрасно выглядите. — Это просто Люся, наконец, купила мне косметику. — И воздержание от героина благотворно действует, — добавил аптекарь, — у нее даже мордочка округлилась, ты не находишь? — Чуть-чуть. Вообще она у тебя в хорошем состоянии содержится, подвижная такая, улыбается все время. Ты ей витамины наверно в корм добавляешь? Правильно делаешь. А еще я тебе рекомендую ей тренажер купить, беговую дорожку. Пусть каждый день пять километров набегает, а то поправится. Опять таки повод наказать будет, если спортивную норму не выполнит. Я свою, ту, которая у Саранчи живет, я тебе о ней рассказывал, вчера прямо из рук красной смородиной кормил. Она ее первый раз в жизни попробовала, на югах же красная смородина не растет. Она так потешно носик морщила, но кушала. Красная смородина то кисленькая, а она привыкла, что фрукты должны быть сладкими. — Пожилой следова-атель!? — протянула Лена, — Вы держите в заточении юную наложницу? В Скове, я смотрю, это является старинным народным обычаем, даже пилюлькины в заточении красавиц держат. И не надо меня шлепать по попе, тем более, немытыми руками. Скажите аптекарю, что это дурная привычка. Вы же милиционер, в конце концов. Впрочем, от вас защиты не дождешься. Лучше рассказывайте все по порядку о вашей наложнице. Жуть как интересно. — Елена Юрьевна, да нечего рассказывать, дело житейское, брюзжание стариковское, вам, наверное, не интересно будет. — Не терзайте меня, это прерогатива Пилюлькина. Лучше скажите, только честно, она красивее меня? Сколько ей лет? — Саранча говорит, что восемнадцать. Врет, конечно. Ей лет пятнадцать, максимум шестнадцать, если не четырнадцать. Я ей сейчас российское гражданство оформляю, паспорт. Саранча мне ее откуда-то из Афганистана в подарок привез, какие там документы. Назвал я ее «Тамара Копытова», так в паспорте и записал, а знаешь почему? — Почему? — переспросил аптекарь. — Тамара Копытова моя первая любовь была. Я тогда перешел в седьмой класс. Вырос я на острове в рыболовецком колхозе на Чудском озере. На острове был рыболовецкий колхоз и турбаза. Летом турбаза функционировала как пионерский лагерь. В седьмом классе к нам пришла учиться новая девочка, ее мать устроилась работать на турбазе. Девочку звали Тамара Копытова. Она обладала необычной для меня внешностью. Во-первых, у нее были черные волосы. В нашем рыболовецком колхозе черных волос не было ни у кого. На севере люди созревают медленно, а она уже имела сформированную женскую фигуру и при этом была какой-то тоненькой и физически слабой. Уроки физкультуры у нас обычно состояли из лыжных гонок. В лучшем случае она приходила последней, а в худшем она не приходила вообще. В этом случае мы шли ее искать и находили сидящей где-нибудь под горкой. На горку она просто не могла залезть, у нее лыжи расползались. Она жила с матерью. У нас в классе говорили, что ее отец по национальности еврей и давно их бросил. Мать ее была из нашего колхоза, и когда-то уехала в Ленинград за счастьем. Ее экзотическое происхождение еще больше распалило мое воображение. Трудности в учебе у нее были связаны не только с физкультурой. Девочкой она была начитанной, но, к примеру, таблица умножения была ее пониманию абсолютна недоступна. Мне, как самому лучшему ученику в классе, было поручено подтянуть ее по математике. Набравшись наглости, я, воспользовался этим обстоятельством, напросился к ней в гости. Свои попытки объяснить ей, что такое квадратный корень я бросил сразу. Она смотрела на меня виноватыми карими глазами и моих объяснений понять даже и не пыталась. После десяти минут моих глубокомысленных рассуждений о неразрывной связи квадрата гипотенузы с квадратами катетов она показала мне свою книжную полку, где стоял, среди прочего, трехтомник Александра Грина. Об этом писателе я услышал впервые. На обложке первого тома был изображен парусник. Я решил, что книга о пиратах, и изъял трехтомник с целью углубленного его изучения. Она проучилась в нашей школе один год. Потом ее мать устроилась на работе где-то в другом месте, и они уехали. Весь этот год я гордо давал ей списывать все контрольные по математике, что сказалось на ее успеваемости самым благотворным образом. Должен признаться, что, к моему глубочайшему стыду, я не только так и не вернул ей трехтомник, но так ее ни разу и не поцеловал. С тех пор прошло достаточно много лет. Недавно Саранча возил меня на этот остров. На месте бывшей турбазы он развернул перевалочный лагерь нелегальных эмигрантов в западную Европу. Воспользовавшись случаем, я, взяв за руку свою наложницу, посетил отчий дом. Наш дом давно заброшен, после смерти матери там никто не жил, да и вообще половина домов в моей родной деревне стоит брошенная. Рыболовецкий колхоз развалился и людям на острове нечем себя прокормить. Пока я, погруженный в воспоминания, сидел на лавочке, подарок Саранчи, будучи девушкой любопытной как сорока и ни минуты не способной сидеть на одном месте, зашла в дом. И вдруг я увидел в ее руках тот самый том Александра Грина с нарисованным на обложке парусником и тетрадку, в которое было увековечено написанное мной сочинение. Копию своего сочинения я ношу с собой, оно того заслуживает. Позволю себе полностью привести его содержание, сохранив авторскую стилистику и орфографию: «Когда родился Владимир Ильич Ленин, никто не знал, что он будет предводителем коммунистов, о котором помнят и в наши дни. Это был великий человек. Ленин учился в школе. Иногда к нему приставали парни. Кончалось это разборкой на школьном дворе. Ленин не любил драться, но приходилось защищаться или защищать своих друзей. Кроме школы Владимир Ильич ходил работать или на рыбалку, так как в те времена нужны были деньги чтобы хоть как то прокормиться. Прилавки в магазине были почти пусты. Хлеб и продукты давали по карточкам. И Владимир Ильич жил ни как богатый гражданин, а как и все люди, которые его окружали. Он бегал и раздавал листовки. Стоял на улице с огромной пачкой газет, подбегал к машинам, и продавал эти газеты. Hе знаю как Владимир Ильич стал лидиром. Hаверно он как-то проявил себя перед людьми. Когда он "взошел на трон", то начал вести всех людей в будущее коммунистов. Владимир Ильич Ленин старался сделать так, чтобы на прилавках было побольше еды, и чтобы было поменьше безработицы. Это ему, конечно, удалось, но не надолго. Посевы в деревнях не всегда давали хороший урожай. Иногда урожай просто гиб. Ленин очень любил детей. Hа парадах он брал ребенка и нес его на руках. Люди не возрожали, что ихнего ребенка берет предводитель. Когда началась Великая Октябырьская Революция, в стране началась паника. Владимир Ильич не мог удержать людей. Приходилось успокаивать их силой. Всех парней, старше шестнадцати лет, отправляли на войну. Hекоторые люди боялись и прятались. Через некоторое время их находили и приговаривали к расстрелу. Изза революции в стране началась голодовка. Хлеб практически не привозили. Воды нигде не было. Да если и привозили, то давали кусок хлеба, да половину кружки с водой. Hекоторые даже не могли дойти до машины с едой, так как, охваченные голодом, лежали на полу и ум(зачеркнуто)погибали. Владимиру Ильичу Ленину было тяжело смотреть на все происходящее. Он не мог давать людям больше еды лишь потому, что немцы подходили все ближе и ближе к деревням. Они сжигали посевы, силой отнимали продовольствие у стариков и женщин. Потом немцы расстреливали народ в деревне и сжигали ее. Ленин понимал, что немцы приближаются к Москве. Он посылал на войну все больше и больше людей, а сам сидел в охраняемом месте и ждал вестей. Hарод в стране взбунтовался и начал громить город. Ленин приказал солдатам успокоить людей. Солдаты не счадили ни детей, ни женщин. Когда все немного затихло, Владимир Ильич захотел узнать о новосях в Москве и Подмосковье. Он выехал на своей машине вместе с охраной. Hо он недолго ездил. Ему устроили засаду революционеры. Тогда-то Ленина поймали и посадили за решетку. За решеткой Ленин читал книги при свече. Hа полях, в книге, он писал молоком послания. Hо революционеры узнали о его планах и отобрали книги. После нескольких дней советские войска дошли до того места, где находился Владимир Ильич Ленин. Они окружили революционеров и взяли их в плен. Ленин был свободен. В последний раз Ленин направил все свои войска на немецкую армию. В этом бою советская армия окончательно разбила вражескую армию. После этой победы в стране началась перестройка. Теперь Ленин был не враг народа, а друг. Стали привозить пищу, открыли новые заводы, стали появляться новые постройки. Однажды вечером, как обычно он это делает, Ленин хотел сесть в свою машину, а потом поехать домой. Только Владимир Ильич открыл дверь машины, как вдруг раздался выстрел. Пуля настигла Владимира Ильича Ленина и попала в левую сонную артерию. Ленин умер. Hа месте выстрела оказалась только старушка, которая дальше двух метров ничего не видит. Ее поймали и расстреляли. После смерти Ленина поставили памятники, посвященные ему. Самого Владимира Ильича Ленина похоронили на Красной площади в Мавзолее, где он лежит и сейчас». — Хорошее сочинение. Искреннее и плитически грамотное. — Вот вы паясничаете, Саранча, а я ведь в сочинение всю душу вложил. У нас на острове ведь телевизоров не было, антенны сигнал не брали. Да что там телевизор, у нас частенько и электричества не было. К книгам у в нашем рыболовецком колхозе тоже доступа не было… —… И тут вам в руки попадает томик Александра Грина, который вы с трудом, но прочитали. — Интеллигенты книг не читают, они их перечитывают. Книгой я был потрясен. Перечитал я ее раз десять, а на полях почти каждой страницы делал комментарии и рисовал иллюстрации. Почти все листы книги были запачканы моими рисунками. Я рисовал какие-то башенки, пристани и еще что-то, что было навеяно книгой. И тут я твердо решил ввернуться в свои юношеские грезы. В моем расположении находится та самая рано созревшая женщина с черными волосами. И ее имя тоже будет Тамара Копытова. В российском паспорте я напишу, что ей двадцать семь лет. Не писать же восемнадцать, неудобно как-то, что люди скажут. На месте дома моих родителей я построю большой коттедж. Книгу с рисунками башенок я отдал лучшему сковскому архитектору, который посмотрел на рисунки и сказал, что понял мое настроение. Финансовую сторону проекта взял на себя Саранча. Он обещал на маяке на крыше и пристани для катера не экономить. Когда дом будет закончен, я перевезу туда свою новую Тамару Копытову. Тем более что и дом оформлен на нее. Я государственный служащий, и на мою зарплату этот сказочный дом на острове не построишь. Рано или поздно я уйду на пенсию и поселюсь в своем родном селе, где был рыболовецкий колхоз, и где пол села мои родственники. Моя Тамара Копытова, оставшись одна среди моих односельчан, быстро выучит русский язык. Я ей даже учительницу найму и сам буду следить за тем, как она делает домашние задания. Она у меня одаренная девочка, на лету все схватывает. Вчера даже меня в домино обыграла. А, кроме того, такой дом и пристань нужно построить и за всем этим хозяйством следить. Я уже говорил со своими школьными друзьями, они согласны у меня работать. Даже те, кто спился. Главное, это будут верные мне люди, один из них даже помнит ту, первую, Тамару Копытову. Саранча обещал закончить дворец моих грез месяцев за шесть-восемь. — А если Тамара Копытова окончательно выучит русский язык и не захочет жить на острове? — Елена Юрьевна, какие гадости вы говорите. Она, впрочем, как и вы, воплощенные в плоть и кровь юношеские грезы. Не ваше и не ее мнение никто спрашивать не собирается. Разве аптекарь вам этого не объяснил? — Он мне об этом не устоять напоминать каждый день. Кстати, вы наверняка пришли не только для того, чтобы поделиться вашими далеко идущими интимными планами? — Да, мне бы хотелось побеседовать с вашим повелителем. — А можно мне послушать? Мне скучно одной в подвале сидеть, прошу вас! — Если будешь сидеть тихо, и не будешь называть меня Пилюлькиным — разрешу. — Я буду сидеть тихо как белая мышка. — Смотри у меня, — строго сказал аптекарь, — иди и готовь кофе на три персоны. Мне и пожилому следователю по две ложки сахара, а себе без сахара. Ты наказана за вчерашнее. — Нет, нет, — вдогонку ей сказал пожилой следователь, — с сахаром на три персоны. В нашей беседе будет участвовать и Сережа Гришин. — Уходя, девушка, не заметно для аптекаря, показала ему язык. Когда кофе был готов, пожилой следователь, не говоря ни слова, взял чашку девушки и отхлебнул из нее. Кофе был не сладкий. — Вам повезло с повелителем, Елена Юрьевна, причем крупно, — сказал пожилой следователь, ставя чашку на место. — Почему вы так решили, милый пожилой следователь? — спросила девушка, аккуратно выливая свой кофе на пол. — Почему вы вылили кофе на пол, Елена Юрьевна? — Не важно. Я все равно здесь убираю. Так почему мне повезло с повелителем? — Потому что он не попал под ваш каблук и потому, что вам хватает ума выполнять его указания. Сейчас мы начинаем войну с господином Олигархом. И на этой войне будут не только в тюрьму сажать, но и стрелять будут. К огромному моему сожалению. В этой войне вам отвелась роль пистолета, а аптекарю, повелителю вашему, отведена роль Гаврилы Принципа, который из этого пистолета выстрелил. Вы знаете Леночка, что сделал Гаврила Принцип? — Он убил императора Австро-Венгрии, и из-за этого началась первая мировая война. — Ваша тело, Елена Юрьевна, лишено малейшего изъяна. Но ваша голова является украшением этого совершенного тела. — Комплемент несколько громоздкий. — Вы просто избалованны. Аптекарь, который лишил вас на сегодня сладкого, из-за вас же, Елена Юрьевна, жизнью рискует. — Это я понимаю, но это его выбор. В любом случае я не собираюсь торговаться, наверно я этого стою. — Аптекарь, ты ее бить не пробовал? — Не могу руку поднять, жалко. — Попробуйте ногой. — А, это вы, Сереженька, вы очень кстати. — Господин аптекарь, вы хотели со мной поговорить? — И очень серьезно Сереженька. — А эти люди нам не помещают? — Ну что вы, Сереженька! Лене я разрешаю разговаривать только с теми, кого я сам привел. Она умная, а главное послушная девочка, никаких глупостей она не скажет и не сделает. А этого человека вы можете не опасаться. Ему я верю больше, чем себе. Давайте с вами, Сереженька, условимся. Мы говорим с вами с глазу на глаз. — Если вы так хотите… — Сереженька, я хочу перейти прямо к делу. Ваша должность — инструктор рукопашного боя спецназа. Официально она называется по-другому, но, по сути, я прав. У меня к вам вопрос — сможете ли вы собрать группу людей, которая сможет раздавить бригаду рэкетиров в одном из районов нашего города и занять их место? — Смогу. — Сколько времени это у вас займет? — Один вечер. — Однако. Что вам для этого нужно? — Первое — ясная постановка боевой задачи. Деньги? — Вовсе нет. Самоцель — отправка членов бригады рэкетиров возглавляемой господином Свастикой в тюрьму. Во главе с господином Свастикой. Другое дело, что в массах вы должны ощущение, что просто пришла другая бригада, которая просто стремиться заработать. — Понятно. Как я понимаю, нас будут финансировать? Люди бесплатно работать не будут. — Люди будут работать за хорошие деньги. Эти деньги получите вы, и будете распределять их по своему усмотрению. — Передо мной стоит задача посадить бригаду Свастики. У меня будет непосредственный выход на милицию или через вас, господин аптекарь? — Зачем же нам разводить бюрократию? — вмешался в беседу пожилой следователь, — вы, Сергей… Простите, отчество запамятовал? — Васильевич. — Так вот, Сергей Васильевич, я не коим образом не собираюсь вмешиваться в вашу работу под руководством господина аптекаря. Повторяю, не коим образом. Но если по ходу дела возникнут вопросы непосредственно связанные с деятельностью правоохранительных органов, то вы не стесняйтесь, звоните вот по этому телефончику. — А вы к этим органам имеете какое-то отношение? — Когда достают удостоверения, музы замолкают, — сказал пожилой следователь, показывая Гришину удостоверение. — Ничего себе, товарищ… — Называйте меня просто «пожилой следователь». Кстати, аптекарь говорил мне, что товарищи по оружию за глаза называют вас «Шпала». Это правда. — Да, в Чечне это было даже поим позывным. — Значит, в Скове вы будете «Шпалой» по жизни. — Здравствуй, Золушка. Это сколько же лет прошло? — Ушла я в детскую зону, мне семнадцати не было, а вышла три года назад — было двадцать девять. Вот и считай. — Да, годы летят. Ты хоть к нему на могилу хоть ходила? — Нет. Не помню я уже его, если честно. Ничего не помню, что до лагеря было. — Про лагерь не спрашиваю. А что было после лагеря? — На воле я себе неуверенно чувствую, понятия ухватить не могу. Помню, на работу вышла, на ткацкую фабрику. Там одна сказала мне, что я… Не важно, что сказала. Я ее за палец взяла. Просто объясниться хотела. А вдруг вижу, не слышит она меня, дрожит вся, глаза круглые, губы трясутся. А я же только предупредить хотела, по-хорошему. Через полчаса ко мне один из начальства подходит, в очках. Голова на тонкой шее болтается. — Я женщин не бью, говорит. Я даже не сразу поняла, что он меня имеет в виду, привыкла, что я дядя Вася. Я сейчас Оленьку везу делать рентген, говорит. Если у нее что-то с пальцем, мы пишем заявление в милицию. Так и знайте. Я прямо оторопела. Я и не собиралась ломать ей палец, просто обозначила, чтобы разговор начать. Ну, сделали они рентген, ничего там, конечно, не было. Я же свою силу соизмеряю. Да и не за что ей было палец ломать. А остальные потом подошли ко мне и говорят, мол, мы входим в твое положение, но ты и нас пойми. Мы с тобой работать не хотим. Мы тебе денег собрали, уходи отсюда. Не уйдешь по-хорошему, уйдешь по-плохому. Плюнула я на них, пошла к Олигарху. Уже два с половиной года при нем. Последнее время роботов сопровождала, на которых героин ехал. Не для протокола говорю, сам понимаешь. — Не первый день погоны ношу, как не понять. — Работенка, вроде, не пыльная, но на воле я все равно чувствую себя не в своей тарелке. В зоне я уважаемый человек была, дядей Васей величали, а на воле я не пришей п… рукав. Да и мать нудится все время: «Внука хочу, внука хочу». Единственная я у нее, а она у меня уже старая. Завела я себе одного кобелька пушистого, все деньги на него тратила, а он меня в больнице и не навестил не разу. Ну и черт с ним, одно приятно воспоминание от него осталось, это как я ему, однажды, по пьяному делу, ключицу сломала. Забеременела я от него, спасибо. Больше он мне не нужен. — Врач сказал, тебя завтра выписывают, что делать будешь? — И не знаю даже. С одной стороны кроме как к Олигарху мне и идти не куда. А с другой стороны он ко мне интереса не проявляет. Засветилась ты, говорит. Пересиди, может, тебе что-то другое подберу. А как я могу пересидеть? На что жить буду? Да и кто меня на работу возьмет, все из себя такую блатную и беременную. Сам знаешь, как с работой в Скове хорошо. Да и голова у меня все время болит, просто раскалывается. Какая из меня теперь работница. — Работница, Золушка, из тебя отличная может получиться, и работа у меня для тебя есть. — Я работы не боюсь, только учти, пожилой следователь. Ты, говорят, при больших чинах, но на твою защиту я не надеюсь. Мне ребенка родить надо, не могу я сейчас рисковать в зону пойти. — Да за кого ты меня держишь, Золушка? Ты что думаешь, я тебе криминал предложить хочу? — А на кой черт я тебе тогда нужна? — Ты понимаешь, мадонна ты моя лагерная, нужен мне твой накопленный по крупицам жизненный опыт и силушка твоя былинная. Завел я себе на старости лет мягкую игрушку по имени Тамара. И строю я для нее, и для себя конечно, скромный шалашик в три этажа с пристанью на острове. — В родном рыболовецком колхозе «Вобла Ильича». Ты же родом оттуда, если я не путаю. — Не путаешь. Ну, так вот. Шалашик строиться только начал. А пока я домик соседний рядом со стройкой снял и мягкую игрушку свою собираюсь туда поселить. Но она у меня совсем беспомощная, по-русски говорить не умеет, снега никогда не видела. — Господи, ты что, из Африки негритянку выписал? — Ну, это ты чересчур, хотя мысль сама по себе богатая. Я тебя в том доме хочу поселить. Остров все-таки. Зима скоро. Присмотришь за ней, русскому языку поучишь. Защитишь если надо от плохих людей, хотя они до острова вряд ли доберутся. Обложено там плотно со всех сторон. Разве что я иногда приеду. Тогда мы с тобой спокойно побеседуем о знакомом нашем общем, господине Олигархе. — А какой мне интерес о нем с тобой разговаривать? — Есть у нас с тобой интерес общий, Золушка ты моя, сорок третий размер валенок. Олигарх мне служебное расследование устроил, чуть я на старости лет в милицейскую зону не угодил. А тебя он не отдел отстранил. Засветилась ты во всей красе. Сейчас вокруг девушки той, на которой героин ехал, много пыли поднялось. Всех кто с ней связан был каким-то боком Олигарх убрать просто обязан, что бы следы к нему самому не привели. В нашей конторе та девица, признательные показания дает. И ты в этом списке первая, она тебя видела. — А в чем меня обвинить можно? — Формально ни в чем. Но дело ковыряют в Москве, в особом департаменте по борьбе с незаконным оборотом наркотиков. Там к делу могут подойти и не формально. Потому Олигарху живой тебя видеть совсем и не к чему. А на острове ты под моей защитой. И в моем родном селе, где мне каждый второй родственник. А еще каждый второй работает на строительстве моего коттеджа. А в Скове тебе от больницы далеко не уйти, так что мать твоя будет одна старость коротать. — Лет твоей Тамаре то хоть сколько? — Да девчонка она совсем. — И пушку дашь? — Пистолет тебе не надо, а ружья там в каждом доме, на отшибе люди живут, мало ли. И у тебя будет. Только не ружье, а карабин. Больше пяти выстрелов в бою все равно не делается, максимум — перезарядишь. Ну и пару собак мне подарили, настоящие среднеазиатские овчарки, сука и кобель, на сторону им бегать ни к чему. От чужого они кусок мяса не возьмут, и вообще, на охрану они натасканные, матерые. Только с ними построже надо. Но здесь я на тебя надеюсь. — Это как у охраны в лагере? — У охраны в лагере восточно-европейские овчарки. Один среднеазиат таких свору разбросает. — И когда ты меня на остров отвезешь, к своей мягкой игрушке. — Да вот сейчас и поедем. Из больницы убежать — не из зоны, охраны нет. — А куда делась, говорить никому не надо? — А зачем такое тебе говорить? Ты же сама себе не враг. — Здравствуй, Хомяк. — Зачем пришел? — Ты мне не хами, ты лучше себе брюки сзади побереги. Я тебя по возрасту старше, да и если бы я к тебе сегодня не пришел, ты бы ко мне завтра сам по-пластунски приполз, как в дивизии ВДВ учили. Отцов командиров еще не забыл? — Помню. — Это хорошо, что помнишь. А пришел я к тебе по делу. Сдается мне, что тебя вербовать тебя уже пора. Созрел на грядке воле вокзала, гражданин Хомяков, даже перезрел чуток. — Объяснись. — Не пойму я тебя, Хомяк. Толи ты меня, пожилого следователя, за дурака держишь, толи сам прикидываешься. Ты подругу, на которой героин ехал, помнишь? — Помню. — И она тебя помнит. Благодарная она тебе очень, что ты тогда Ногтю не разрешил ее пытать. Больная она тогда была, слабая. Пытал бы ее Ноготь, пока она бы и не остыла. Ты же его знаешь. — Олигарх меня с Ногтем посылает ее в Москву искать. Она туда с четырьмя с половиной килограммами героина уехала. Хорошо, что хоть Ногтю пальцем ее трогать запретил, а то бы я не выдержал, размазал бы гада по полу прозрачным слоем. Такая девка красивая. А откуда ты знаешь, как оно было? Ты что, с ней разговаривал? — Не я. Девушку эту с героином искать не надо, ее уже нашли. Сейчас с нее снимают показания в Москве, в особом департаменте по борьбе с незаконным оборотом наркотиков. Девулька признательные показания дает, и про доброе к себе отношение со стороны Хомяка рассказала. Отдельно попросила тебя не губить. А Ногтем полы пачкать без надобности, он в любом случае не жилец. Олигарх не дурак, рано или поздно он поймет, что барышня у нас в конторе и поет высоким голосом. Потому как если она у нас петь не будет, на ней эти четыре с половиной кило героина повиснут. Меньше десяти лет тут никак не получиться. А если окажет содействие следствию в деле раскрытия банды торговцев наркотиками, то ее можно вообще из дела вывести. Посылочку знакомые в Сков передали, что в ней — ведать не ведаю. Зачем мне ее смотреть, ни через границу ведь везу. Пожалейте, дяденьки! А что? Я бы пожалел. Такую красоту в женскую зону дядям Васям на растерзание? Если она мне помогла Олигарха на нары отправить, то я бы отпустил бы ее на все четыре стороны. И они отпустят. — И что она поет? — Да всякое. Всего кто мне расскажет? Только догадываться могу по косвенным уликам. Вот приказали мне в разработку взять граждан Ногтя, Хомяка и Золушку. С Ногтем мне говорить не о чем. Зверюга он, посажу суку, или не я пожилой следователь. А к гражданину Хомяку подход у меня диалектический. С одной стороны данный товарищ руководит бригадой рэкетиров. Но, с другой стороны, учитывая его активное участие в обезвреживании преступной группировки торговцев наркотиками и рэкетиров под руководством Олигарха, а так же некой организации, поставляющей героин ОПГ Олигарха, считаю возможным воздержаться от отправки данного гражданина в места лишения свободы. — А с этой ОПГ как я тебе помогу? Ну, вопрос с Олигархом я считаю закрытым. Всех, кто засветился с той девушкой, зовут ее, кстати, Елена Юрьевна… — Лена, я помню. — Всех, кого эта Лена видела, или о котором хотя бы слышала, Олигарх постарается убрать, так или иначе. Не зря Олигарх на тебя хотел Саранчу натравить, хотя фактически подругу Саранчи били люди Свастики. Но это так, кстати. — То же самое мне Лысый говорил. — Лысый, кстати, далеко не дурак. Когда-то Олигарх у него в шестерках бегал. Это ты правильно поступил, что Лысому поручил ситуацию с подругой Саранчи разрулить. Даже я это не сразу понял. — Стареешь. — Чувствую. Но сейчас я себе молодую подругу завел, совсем девчонка, в домино с ней играю. Говорят, это омолаживает. — Домино-то? Точно омолаживает. Кстати, говорят, что Золушка скрылась из больницы в неизвестном направлении. Твоя работа? — Хомяк, Соколик, да Золушка стоит у Олигарха на первом месте на ликвидацию. Она же с той девушкой вместе в машине ехала, ясное дело, что ее хорошо запомнили, да и найти ее нет проблемы никакой. Так что с ней мне спешить надо было. Это с тобой можно подождать. Девушка вас видела, ну да иди вас вычисли. Кто знает, что вы из Скова? Вас в Москве и Подмосковье ищут. Московские товарищи считают, что вы из реутовской группировки возглавляемой Толиком. Не собираюсь их переубеждать. Да и слушать меня московские товарищи не будут, гонору в них много. И представить им невозможно, что сковские товарищи могут руководить московскими, против всяких правил это. — Ну, так в Москве мне искать нечего, только видимость делать? — Нет, милый. Пока ваши поиски в Москве не закончатся или ее обнаружением или вашим арестом, у нас в Скове все будут тихо сидеть, и ждать, чем все кончится. В столице ты для Олигарха будешь девушку искать, а для меня ты выходы на поставщиков героина в Сков ищи, землю рой. Иначе они тут быстро нового Олигарха найдут. Даже если я Олигарха и компанию за решетку отправлю, все равно кто-то на свободе останется. Когда-то команду Лысого мы почти всю взяли, только мелочь всякая на свободе осталась, Олигарх там, еще пару человек. Новую организацию они за пол года сделали. Но тогда они только рэкетом занимались, а сейчас наркотой торгуют. Если в город будет героин идти — они еще быстрее сорганизуются. — Если меня с Ногтем в Москве в полную силу ищут, зачем же меня Олигарх туда посылает? Я ведь многих знаю, Олигарху нехорошо будет, если я в ментовке петь начну. Густым басом. — Это я знаю, что вас ищут, а Олигарх этого пока не знает точно, но уже догадывается. И искать в Москве вы эту подружку будете, пока мы вас не возьмем, тут сомнений особых нет. Мое мнение — Олигарх хвост отбрасывает. Тех, кто с Еленой Юрьевной каким-то боком общался, всех Капитан скоро возьмет. Твой шанс единственный — найти тех, кто героин в Сков для Олигарха поставляет и к ним прибиться. Это Золушку я спрятать могу, а тебя нет. Золушка к телу доступа не имела, фактически никого и ничего она не знает, искать ее никто особенно не будет. Ты же фигура слишком заметная. Бригадир как никак, непосредственно под Олигархом ходишь, знаешь много. Если ты на дно ляжешь, тебя всерьез искать будут. Не удастся мне тебя надежно спрятать. Что же касается твоего пения в нашей конторе, то в тот момент, когда тебя возьмут, Олигарх сам где-нибудь в Испании на дно ляжет. Команда его обречена, и он это понимает так же, как и я. Просто ему нужно время, чтобы все дела закончить, деньги тихо вывести и по счетам разбросать, то да сё. Вот за этот промежуток времени ты должен помочь мне Олигарха взять. А я за это глаза закрою на то, как ты в другую команду перекинешься. Больше могу сказать. Я перед московскими товарищами могу стрелки в сторону перевести, слить им информацию, что ты за рубежом залег, еще что-то. Тут подумать надо спокойно. И мой тебе совет. В Москве остановить на хате, о которой Олигарх не знает. Скажешь, что у телки живешь. Олигарх адрес спрашивать не будет, чтобы ты не насторожился. Тебя же по мобильнику можно найти. И проверяйся, когда на назначенные встречи идешь. В том случае ты достаточно долго по Москве бегать сможешь. И в Сков тебе только в одном случае возвращаться можно — если спешишь на собственные похороны. Вы когда в Москву уезжаете? — Завтра утренним поездом. — Значит, ночь сегодня не поспишь, расскажешь мне аккуратненько все, что знаешь об организованной преступной группировке Олигарха. В поезде отоспишься. — Явился, наконец. Долго же я тебя ждал. — Ничего, ты у нас терпеливый. Списки давай. — О каких списках речь? — Не кокетничай, Лысый. Ты же на Олигарха и всех братков с первого дня архив собирать начал. Или я не прав? Если не прав, то я пойду, мне с тобой разговаривать в этом случае не о чем. — Остынь. Есть списки. Отдам я им тебе. Для кого же я их составлял, если не для тебя. Только что я буду иметь с этого? — Так ты же это тоже просчитал. Олигарх с его командой садится. Ты, с оставшимися на воле, начинаешь все с начала. Схема известная, когда-то с тобой ее сам Олигарх сработал. — Это правильно. На ошибках учатся. Олигарх все это провернул, потому что все руками Капитана сделал. Потому-то я твоего прихода и ждал. Но лично ты меня крышевать не будешь, это понятно. Тогда кто? — Твою голову что, мозги вместе с волосами покинули? Кто может быть? — Да кроме Саранчи больше некому. — Так чего спрашиваешь? — Ладно, разговор закончен, давай так посидим, старое вспомним. — Это смотря что нальешь. — Плесну что-нибудь, садись. — Слушай, Лысый, я спросить тебя хотел. То, что идею избить подругу Саранчи Олигарху ты подал, это я сразу понял. Уж очень не терпелось тебе события ускорить, Саранчу с Олигархом столкнуть. Тут ума большого не надо. Меня интересует другое. Как ты вообще на эту комбинацию решился. Я ведь это уголовное дело недавно внимательно перечитал. Ты же Антонину тогда вместе с Плетнем насиловал. Стоило ей не просто заикнуться, просто пискнуть тихонько, и Саранча бы с тобой такое сделал, что отсутствующие волосы у тебя бы на голове встали. Саранча же узбек, мусульманин, братан в законе. Как же ты решился? — Перед Антониной на мне вины нет. Меня Плетень тогда вместе собой взял. Он же ненормальный, Плетень. Он ее избивать начал, если бы я его не остановил, он бы ее добил. Он же невменяемый, начинает бить, в раж входит, и остановиться уже не может. Я ему предложил трахнуть ее, чтобы как-то избиение прекратить. Пока я с ней на полу возился, Плетень немного в себя пришел, успокоился. Потом он ее и трогать не стал, плюнул просто и мы ушли. Когда я из лагеря вернулся я сам к Антонине пришел. Никакого Саранчи тогда и в помине не было, в любом случае не могла она ничего мне сделать. Она мне сказала тогда, что сразу все поняла, еще на полу. Я ведь фактически ее и не насиловал, больше защищал от того, чтобы Плетень ее ногами не бил. Она потом даже меня у себя спать оставила. Мне же после тюрьмы некуда было идти, ты же знаешь. — Знаю. — А потом меня к себе Олигарх взял. Лестно ему было, шестеркой у меня бегал, а сейчас у него служу. — Ну уж и служишь. — Хожу под ним, к словам не придирайся. А потом, когда меня в бригаду к Хомяку направили, я ей помог ларек на моем участке открыть. Она ведь баба безалаберная, и дочку одна тянула. Я к Хомяку подошел, объяснил по-хорошему. Он ей время дал раскрутиться. Я от нее и мелкую шпану отгонял. Когда к ней первый раз Саранча подошел, я и ему хотел по лбу дать. Он же тогда дурака валял, мол «бэдный узбэк, дыня продаю». А Тонька мне еще кулак показала, мол, не мешай, я этого чучмека на деньги раскручу. Она такая хулиганистая с детства была, потому к нам еще школьницей прибилась. Ее первым мужчиной знаешь кто был? — Как не знать, Олигарх. — Но она для него так была, одна из многих. У него же никогда настоящей подруги не было, тоже урод своего рода. — А у тебя-то как с подругой? Есть кто-нибудь? — Да нет, в общем. Не берет никто. Может им прическа моя не нравиться? — А Антонину бы взял, если согласилась бы? — Да я из-за нее в Сков после лагеря и вернулся. У меня же тут никого не осталось. Да что говорить теперь. — Из-за Саранчи? — Нет. Она со мной жить не сама не стала, с самого начала к себе не подпустила. Не было тогда никакого Саранчи. Никого у нее тогда не было. — За это ты ее под мордобой подвел? — Нет, просто она мне однажды сказала, что запретила Саранче приставлять к себе охрану. Хвасталась, как он на нее запал. Не мог же я не воспользоваться таким случаем. — Она знала, что ты на нее стрелки перевел? — Нет, наверное. Я, по крайней мере, об этом ей не говорил. — Еще бы! А на деньги она, кстати, Саранчу раскрутила? — Да как тебе сказать. Саранча же вначале из себя торговца дынями строил, у которого в Самарканде семья осталась. Но расколола она его быстро, он с акцентом говорить забывал. Пока ясно не стало, что она жить с ним станет, он на деньги до смешного жадный был. Ну а как к ней спать каждую ночь приходить стал, так вопрос о деньгах сам собой отпал. Она сразу поняла, что хозяйка над ним, но денег у него не брала, в ларьке продолжала работать. Он злился, но ничего сделать не мог. А после больницы он в себя пришел и ее к себе в дом забрал. Да и она сама ситуацию поняла, страшно ей стало, перестала капризничать. — Понятно. Да, а где же списки? — Что, уходишь уже? — Поеду я. Это ты бобыль, а у меня жена молодая. — Наслышан, молодец, так и надо. Вот она, папочка заветная. Бери, пользуйся. Здесь много чего написано. — Не волнуйся, ничего не упустим.